у томме весь мир разливается бордово-багряно-алым, джина не сводит с него своего кошачьего взгляда с прищуром, думая, когда можно будет вцепиться ему в глотку и ее разодрать. красные губы джины оставляли бы на нем вслед красные пятна, которые она бы заботливо размазывала своею рукой. джина бы упивалась своей значимостью и своей властью, доведя джоакана прямо до бездны, но не способна ни на что.  это все полная ложь, она не может себе позволить даже его коснуться, хотя он просит ее. она видит просьбу в его глазах.
[джина - это красный оттенок, томме должен воспринимать опасность всерьез]

все, что происходит у них на кухне, - лично/интимно/too close. она, пусть и не признается, дорожит этими несчастными минутами с ним [тридцать-сорок-сто двадцать минут в день] больше, чем всеми сексуальными актами с остальными мужчинами.
она относится к томме серьезнее, чем к ним.
она им дорожит больше, чем ими.
томме не нужно это знать, сидя напротив нее на кухне в футболочке от lacoste, пока она расхаживает перед ним в платье от тома хильфигера, которое слишком легко расстегнуть [она с пятнадцать минут сменила одно на другое. «другое» уже брезгливо]. если бы джокану хватило немного наглости или дерзости - вот, что мелькает в мыслях у джины - он бы давно уже его с нее снял.
но джокан слишком чист и ясен для этого.
джокан не может представить, как валит ее на стол.
///
иногда ей становится грустно [следом - боязно], что жажду в нем она вызвать не способна, но смотрит в его чистейшие светлые глаза и понимает, что томме - спасение.
спасение, только им она не воспользуется никогда, потому что в этом случае, пусть и с трудом и хоть на чуть-чуть возвысившись, кинет его в никуда.
здесь темно, страшно и холодно - вот, что знает джина. томме же, дай бог [или дьявол] не узнает этого никогда.

мы не друзья, котек. мы не может быть ими.
любовниками - тем более.
у джины спина иногда содрогается от мысли, что он уйдет, потому что не выдержит быть рядом с ней, но не может показать ему это. джина - это уходящие поезда от заброшенной станции метро. джина - мигающая лампочка в грязном лифте. джина - пестрая лента, о которой писал конан дойл.
джина. джина. джина.
вир-джи-ни-я. когда-то мать произносила буквы нараспев. томме, порою, напоминает ей ее. а еще брата. а еще всех тех, кто хоть ненамного запал к ней в душу. она мысленно готовится к тому, что и он пропадет, потому что вынести ее никому не под силу, поворачивается и глухо смеется.
слишком много выпила. слишком перестаралась. джина - натянутая насмерть тетива, готовая вот-вот порваться и разорвать лицо лучника навсегда.
- почему ты не начнешь петь? хотя бы на улице? - она придвигается чуть ближе к нему, наклоняя голову вперед. хитрые глаза и хитрая улыбка на лице - джина прекрасно врет, жаль, что так не живет.
увы.
- ты же знаешь, - рыжие волосы встряхиваются из стороны в сторону - я не могу тебе отказать.

джина не может не флиртовать, не стрелять взглядом, не вести за собой. ей нравится ощущение власти, ощущение важности, ощущение доминирования над другими. джина его не любит - она знает точно - но без него ужасно скучает. ее бы воля - привязала бы его к себе.
словно бы томме можно было приручить.
(джина чувствует, что томме - горный ветер, взять под контроль никому не возможно. главное только его раскрыть.)

— — —
ее неприятно колит в груди - почти до боли и до потери сознания. он не с нею, впрочем, никогда и не будет - джина знает, но ничего не в силах исправить. если бы только можно было его повернуть, если бы только возможно его подчинить себе - у джины буквально теряется голова от дурманящих мыслей и потеют ладошки от желаний.
у него широкие плечи и руки, готовые разорвать все, что стоит рядом.
джина молится богу, чтобы когда-то рядом с ним была и она.

подсолнухи пошли от него.
он громко смеялся, наклоняясь порой ближе, чем следует, и говорил, что ее рыжие волосы - тривиально, а раз так, то нельзя дарить ей других цветов. она смеялась, но принимала каждый раз новый бутон.
они украшали кухонный маленький стол в ее задрипанной квартирке с мамой, чтобы после, стягивая с себя перепачкавшийся фартук, бежать в лавку. джине было семнадцать, и она готова была продать дьяволу душу, чтобы он на нее хоть раз посмотрел вот так.
///
так - она понимает томме, пусть и не хочет это принять.
///
он никогда не зажимал ее в стенах грязного клуба. других же - всегда. мария, энни и альва - любимые его девчонки. каждая из них оказывается в его объятиях в среднем дважды в неделю, седьмой день - тут уж кому повезет.
кому повезет.
джине же - никогда.

они постоянно сидят на кухне [напоминает нам кое-что], уолтерс для него варит чай, иногда добавляя туда немного бурбон. у него острый смех - почти такой же, как сейчас у нее, и в каждом взгляде немой упрек.
джина его игнорирует, поправляя его пальто.
если бы он только ее спросил, просто спросил, всего один раз — она бы все ему отдала, все сказала и ничего не скрывала. но он знал это и так, а потому предпочитал молчать.
джина же эту тишину презирала.

— — —
для томме она отдавала тишиной и взрывом бурлящих красок. он так же смотрел на нее и так же ждал ее взгляда, джина смеялась, улыбалась то ли искренне, то ли лживо, и не делала ничего, чтобы не обмануть его.
она могла бы сыграть [да она и играла], поставить на кон все и смотреть, как его после тошнит. уолтерс бы доводила его до немого крика, до суицида и взрыва всех антарктид.
но джина его жалела, молчала и млела.
она становилась как он. как гребанный презираемый он.

у томме глаза цвета разбитых льдин, и где-то внутри оранжевым горит солнце. джина не может отвести своего взгляда, пытаясь выловить в нем лепестки то ли фиалок, то ли подсолнухов. она злится, что он всегда рядом и не уходит, хотя хочет этого больше всего на свете, и ломает себе пальцы каждую ночь, когда возвращается в пустую измятую постель.
в ней так никто и не побывал после мужа.
в ней так никто и не был до него.

джина смеется, режет своими зубами, изрезывает, призывает бежать, как можно скорее и дальше. джина готова торнадо пройтись, как ураганом снести все на своем пути, лишь бы никого не оставить, лишь бы вырвать навсегда воспоминания о долбанном нем. она замкнулась, закрылась, не знала, что делать, как быть. джина почти себя погубила, джина не может забыть.
он испоганил джину.
джина испортит т.джи.
в отместку, в спасение, чтобы затмить.

«убирайся, томме, и сгинь с моего пути», — джина похожа на отравленный ядом цветок, — «иначе тебя никому не спасти».

— замолчи, — она обрывает его грубо и резко, скалится, как животное дикое. к черту цветы, лепестки и спасение, джине хочется это раз и навсегда ос-та-но-вить. прекратить. ему дверь закрыть. томме был для нее ребенком, слишком чистым и не погрязшим во тьме, отчего ему теперь так сильно хочется, чтобы она отдала его в рабство зиме? джина — змея, подлюка и гадина, джина разорвет его на клочья, а он смотрит на нее, как маленький, не понимая: уолтерс ничья.
она подается вперед, готовая прокусить горло, она буквально щурит глаза, злится, как неистовая и ненормальная. что ей с ним делать? что ей с ним сделать? что делать?
делать
делать
мальчика приручила, мальчик не хочет уйти. джина боится погибель сердца найти.
— ты не любишь, — она не верит в любовь без боли или жестокости, не верит в то, что её можно любить. посмотрите: жалкая шлюха из города, разве с ней можно не только кутить? одумайся, глупый, выберись из пучины морской. в ней нет ничего людского, с душою она ведьмовской.
— ты выдумал себе меня, — джина откидывается на стуле, ее глаза точно убийцы, — и делаешь вид, будто я и правда такой существую, — она лениво тянет гласные, тянет жизнь свою, растягивает, чтобы довести его до кипения, чтобы понял уже ничего ему не светит здесь, нет света, одна тьма. мальчику пора выбираться из чащи леса, чудовищ в глубине слишком для него много. не выживет бедный.
в капкане
               окажется
                             и умрет.
(джина его самолично убьет)

но глухой кашель бьет ее по вискам, раздирает ей глотку всю, джина впивается ногтями прямо в свой стол, приказывая не двигаться, не вставать. джокан иначе ее не поймет. джокана нельзя трогать.
джина читает это как мантру, джина заставляет себя помнить.
п
  о
    м
      н
        и
          т 
            ь
что томме нельзя портить.
он — совесть ее, личное напастье. он заставляет ее дрожать и прятаться в ненастье, джокану бы найти кого попроще да помилее, может, сойтись уже с той девчонкой из бакалеи (или откуда она там была — уолтерс даже не помнит, только ярко-зеленые глаза да такого же цвета волосы). джокан — несчастный подсолнух — он ее раздражает. раздражает, но торкает, как никто уже крайне давно. томме — ее наказание, томме — ее сгорание.
дверь в газовую камеру захлопывается, еврейка начинает истошно кричать. джина будто заново чувствует, как ее бьют, как руки больно выкручивают и по коже лезвием оставляют следы. она хочет заново ухмыльнуться и отсмеяться в лицо, но напротив нее не они.
а он.
совсем другой, но такой же болючий, он.

— потому что ты ребенок, томме, а я не сплю с маленькими детьми
[NIC]Virginia Walters[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2nXrE.png[/AVA]