окей, не смотря на то, что я могу получить премию как самая отстойная подруга в мире, все не так уж и плохо. я сажусь в машину предварительно врубив "самолет" на телефоне [чтобы ненужные люди не могли дозвониться, а отец и подружка — навести справки], поправляю короткие шорты, топ, подкрашиваю губы и завожу двигатель, бросая взгляд на корзинку со вкусностями на соседнем сиденье. меня ждут, опаздывать нельзя, но я уже это делаю.

ладно, ситуация полное дерьмо, и день ото дня она становится только хуже. я нарушила обещание, я это старательно скрываю, я даже не думаю рассказать правду, хотя совесть упорно пилит мозги уже какой раз подряд, а разум нашептывает, чтобы я приехала к ней, села на кровать и вкрадчивым спокойным голосом объяснила всю сложившуюся ситуацию.
я этого, конечно же, никогда не сделаю, потому что знаю, чем примерно все может закончиться. точнее, что всё после этого закончится.
ее истерики — меньшее, что я заплачу.

господи, ни за что б не подумала, что буду прятаться не от отца, а от best friend, потому что она может не одобрить мои отношения.
мои отношения с ее братом.
мои отношения с ее братом-двойняшкой, говоря откровенно, которые я клятвенно обещала не заводить, но чего только не бывает в этом мире. я же не сплю с ее парнем, верно? а значит, не совершаю греха.
не совершаю, но последней мразью чувствую себя от этого ни каплей не меньше.

я доезжаю до озера буквально минут за сорок, разглядываю свое отражение в зеркале, чтобы выглядеть лучшим образом, и думаю, какая же, все-таки, дура. подруг не променивают на парней. «hoes over bros» говорила брук дэвис, но в итоге я — сраная пейтон сойер, которая все равно поступает по-скотски.
мне нравится ее брат, и я не говорю ей об этом.
мне нравится его прикосновения к моему телу, и я прячу засосы, оставшиеся от ночи.
мне нравится прогибаться под ним, и я скрываю это от всех, кто только может узнать.
я не самая лучшая девушка, по всей видимости, а подруга и того хуже. такие дела.

но я вылезаю из автомобиля, прихватывая с собой корзину, и направляюсь к налюбленному нами месту. в этих прятках что-то, все-таки было, и это что-то заставляло дрожать.
аксель меня ждал. я успела-таки по нему соскучиться, вот только узнай его сестра.. меня все еще бросает слегка в холод от этой мысли, пусть я и откидываю ее снова и снова. удивительный талант забивать на проблемы. откидываю, ставя все, что было в руках, на землю. откидываю,  приближаясь к нему постепенно.
откидываю каждый раз, когда заставляю оставаться с собой до утра.
и даже сейчас, приземляясь рядом.
— скучал? — я — да, но не скажу, иначе будет неинтересно.

сначала приходится делать вид, будто все, что происходит вокруг, — правильно и стоит того. правильно раздвигать ноги перед каждым, кто предлагает присунуть; правильно — прогуливать пару за парой, потому что с утра уже обдолбались; правильно — творить полную дичь и спихивать это все на деньги твоих родителей.<br>
вот только где-то внутри есть голосок, что систематически напоминает, насколько же это, на самом деле, <i>не</i>правильно, да поделать с этим уже ты ничего не можешь.<br>
первый круг ада пошел.<br>
и пристегиваться уже слишком поздно.<br><br>

мэдисон дрейк — никогда не была девчонкой на побегушках или же той, кто осуждал некрасивый наряд. ей было плевать, насколько хорошо или не очень выглядел человек, если оказывался приятным собеседником; плевать, как именно он говорил и что слушал, если был в состоянии поддержать беседу; плевать, кем работали его родители и какого объема его трастовый счет в банке.<br>
мэдди дрейк парится из-за каждого вышеперечисленного пункта и высокомерно водит носом, если что-то в человеке <i>не так</i>. говорить про то, что теперь не так в ней всё самой, она, конечно же, не захочет да и не станет.<br>
медди дрейк можно все. оспаривать это совершенно не рекомендуется ни при каких обстоятельствах.<br>
отец всегда учил ее [замечательный преподаватель в лучшем университете ее родного денвера], как важно прислушиваться к себе и верить в себя, забавно получилось, что его любимая дочурка так этот урок усвоить и не смогла. стоило ему стать важным доктором наук и вдруг начать получать чрезмерно большую зарплату [как и ее матери, чей сценарий заметили в голливуде, и теперь по нему снимается один из самых крутых сериалов современности], мэдди предала себя.<br>
мэдди стала той, кого всегда презирала.<br>
случается и такое ведь, да? <br><br>

мэдисон избегает недовольных взглядов родных и закатывает глаза, когда мать старается отговорить от очередной порции гиалуроновой кислоты в губы. делает ровно сто семнадцать селфи, прежде чем выложить одно, и часами может редактировать свое видео для канала в youtube. отец напоминает ей об учебе, но она лишь отмахивается, закрывая прям перед его носом дверь. ей некогда. ей нужно срочно поговорить по facetime вместе со своей новой лучшей подругой [чье имя, скорее всего, мэдди даже не сможет запомнить, как и она ее]. все эти крутые детишки, что неожиданно образовались вокруг ее ранее непопулярной персоны заставляли хотеть другого.<br>
и отказываться от того, кем когда-то она была. ей нужно было требовать новых вещей, желать новых вещей, делать новые вещи. оставаться старой мэдисон дрейк в столь фешенебельной компашке категорически было нельзя. <br>
и мэдисон соглашась. мэдисон послушно меняла себя.<br><br>

мелкая дрейк рассекала по кварталу на скейте и наравне с мальчишками способна была забить гол. она громко смеялась, допоздна сидела в библиотеке [и не потому, что надо, а потому, что хочется], занималась всегда в дополнительных секциях и готова была прийти на помощь, стоит ей только услышать, что в ней кто-то нуждается; она старательно учится, старательно потакает родителям и обожает отца.<br>
мелкая дрейк — одна из лучших девчонок своего района. у нее длинные ноги, белесые волосы и аккуратные черты лица, ей всегда есть, с кем пойти на вечеринку в школе и кого пригласить на бал. точнее мелкую дрейк всегда кто-то зовет на бал, даже если она и свой-в-доску, а все потому, что иногда девочка меняла кеды на каблуки.<br>
но потом эта самая дрейк вдруг заканчивает жить в этом районе и переезжает в город получше. у отца повышение, у матери — и того больше. спорить нельзя, даже если тебе сильно хочется. <br>
спорить, отец говорил, запрещено. мэдисон это помнит, а потому, недовольно сжимая пальцы и прощаясь со своими друзьями, уходит. <br>
уходит и обещает себе, что вернется. <br>
конечно же нет. <br><br>

теперь она должна привыкнуть жить в эл-эй. жить и видеть, как мимо может пронестись девушка в туфлях за тысячу шестьсот долларов, или как прямо посреди улицы снимается новый клип бьйонсе, или же что-нибудь еще, что не входило в рамки ее понимания [ну никак, а она ведь так старалась]. ей приходится.<br>
и  пришлось, потому что в новой школе и в новом районе [они отныне проживают на беверли хиллз, ведь матери-сценаристу никакие другие не нравятся] иначе нельзя.<br>
ее одежда вдруг оказалась старой, затасканной и не модной, хотя была ею любимой в денвере.<br>
ее манера говорить — скучной.<br>
ее любовь к скейту — детской.<br>
и она вся начала остро ощущать, как сама вдруг становится никому не нужной игрушкой, как будто весь ободранный мишка, которого кинули в коробку к новым и классным куклам. мэдди тоже должна была стать куклой.<br>
и она согласилась.<br><br>
<hr>
<b>– ну уж нет, нет, </b>— сначала она упорно отказывается, мотает головой и ходит из стороны в сторону, —<b> я не могу пропустить летний лагерь! и у меня кулинарные курсы, и я должна пойти на соревнования по скейту, потому что там..</b> — она обрывается на полуслове, представляя завтрашний разговор; представляя, каково будет стоять и прощаться; представляя, что все их общение сведется к нулю. мэдди тринадцать, но она уже знает, каково это — терять друга на расстоянии.<br>
все будет дерьмово. все уже. <br>
<u>— не спорь с нами, решение уже принято, </u>— закатывает глаза, цокает, недовольно хлопает по столу и почти готова расплакаться, — <u>у тебя есть завтра целый день, чтобы попрощаться с друзьями. </u><br>
целый день — этого слишком мало. и чтобы сказать ему "до встречи" [которая, как они оба прекрасно знают, не состоится] — тоже.<br><br>
они сидят рядом, в тишине, потому что обсудили уже все, что только можно, и пообещали не терять коннект. маленькая утешительная ложь, прежде чем она ринется на ужин домой и улетит в другой город. они забудут номера и даже лица друг друга, и от этой мысли ее почти тошнит. <br>
он старше, но всегда принимает ее. и он был ее лучшим другом. лучшим другом, может быть, к которому она питала слишком большие чувства. <br>
все уйдет, — думает мэдди, — не смей плакать. <br>
она бросает "пока", а потом поднимается и уходит. вот и все. <br>
вот и все. <hr>
мэдди дрейк натягивает платье за несколько сотен долларов, садится в лимузин какого-то из своих новых знакомых и отправляется на сногсшибательную вечеринку в особняке кого-то из них. это ее новый образ жизни, тот самый, которого нужно придерживаться, даже если где-то он кажется <i>чересчур</i>. они все такие здесь, проживая рядом с голливудом и самыми богатыми знаменитостями [каждый пытается с ней подружиться, чтобы узнать, что будет дальше в этом идиотском сериале. мэдди не говорит].<br>
она не говорит почти со своими родителями — их отношения улетели в тартарары. отец сутками пропадает в университете, занимаясь с лучшими студентами сша, а мать излишне занята сценарием. и еще одним. и еще.<br>
мэд, в принципе, и не против. в ее распоряжении деньги, шмотки, машины.. и все то, о чем мечтает каждый подросток, вот только не мечтала она. <br>
хорошо, что ее <i>друзья </i>сумели ей все объяснить, и как избавиться от чувства излишества и чрезмерности в этом новом ярком неоновом мире — тоже. главное не быть собой — вот и все правило их жизни.<br>
и она не бывает. слишком хорошо училась со школы, вы помните? <br><hr>
все, что мне нужно, просто позвонить. <br>
она ходит из стороны в сторону [так же, как и тогда], теребит в руках новую модель яблочного телефона, которую вчера ей подарил новый парень. она шибко не помнит его слова при этом или глаза, только то, что сама выглядела исключительно на "пять-с-плюсом". девчонки всегда говорили — в первую очередь запоминать себя, но мэдди знает, когда не плевать на человека, в голове остается лишь он.<br>
только он.<br>
и в ее сознании был один он. <br>
мэдди шестнадцать — прошло три года, она только перешла в старшую школу, и теперь нужно тратить еще больше денег, чтобы поддерживать имидж классной и одной из самых крутых. <br>
она все меньше отвечает у доски и постоянно беспокоится о нарядах, она все чаще прогуливает занятия и ноет над маникюром. она все реже видит родных и спит с непонятными парнями, которые появляются рядом.<br>
мэдди себя моментами ненавидит, но не исправляет. такова ее новая жизнь. такова жизнь всех стоящих людей на беверли-хиллз [ей это даже сказала мама]. а мама не будет лгать, даже если так кажется самой мэдди.<br><br>

<hr>
— она ненавидит, когда что-то идет не по плану, теряется, начинает паниковать и бояться. более того, если боится, задирает нос и делает вид, будто бы ей все равно. <br>
— старается бороться равнодушием в любой ситуации. оставаться невозмутимой, холодной, спокойной, но слишком для этого эмоциональна, и в итоге почти всегда выдает себя с потрохами.<br>
– переживает о мнении окружающих. может быть, сильнее, чем стоило. когда она была меньше, то обладала куда большей уверенностью, чем сейчас. модные детки из беверли-хиллз хорошо подорвали ее самооценку.<br>
— никогда не признается, что не испытывает никакого страха перед насекомыми или пауками, потому что всегда этим пользовалась в старшей школе. сейчас же оставляет легенду жить, ведь "девушка должна быть хрупкой", тем более, если парни сразу начинают идти на помощь.<br>
– прекрасно разбирается в машинах, спорте и ставках. иногда даже играет на деньги, но скрывает все свои "мальчишечьи" увлечения, чтобы не испортить репутацию.<br>
— на филологию пошла исключительно по старой привычке. среди своих друзей-экономистов-юристов-артистов, провожаемая непониманием, подала заявление только на этот факультет.<br>
— перевелась потому, что поняла, что более жить с родителями вместе не может. а еще после случившегося в лос-анджелесе. слишком острые и неприятные воспоминания, а потому она пошла в тот университет, что вызывал в ней ощущение наибольшей стабильности среди всех остальных. <br>
— обожает такие сериалы, как: твин пикс, настоящий детектив, друзья, как я встретил вашу маму, гравити фоллз, форс-мажоры, одинокие сердца, что с энди, крутые бобры и другие. <br>
— до сих пор хранит свой первый скейт. когда выбрасывала все остальные старые вещи, не смогла выбросить и этот.<br>
— прекрасно танцует. отвратительно поет, но чувство ритма в ней явно с рождения. обожает двигаться под музыку и слушать ее, а потому айпод с битсами всегда вместе с ней, независимо от размера клатча или сумочки.<br>
— была на концертах hurts, dead mans bones, arctic monkeys, beyonce, kanye west, eminem, oh wonder, maala, wodkid и etc.<br>
— очень плохо ест. модные девочки приучили к тому, что фигура должна быть идеальной в любое время дня и суток, а ты — будто бы сошедшая с обложки, потому мэдисон ела максимально маленькие порции, пока в итоге не переставала есть совсем. дважды лежала в больнице с анорексией, сейчас вроде как возвращается к обычным порциям, но боится снова сорваться. <br>
— на своем канале в youtube, а также инстаграм, рассказывает о модных тенденциях, своих поездках, крутых вещах и макияже. в общем, показывает старательно ту идеальную жизнь, которая вряд ли может быть у кого-либо, точно так же, как в свое время показывали и ей.<br>
— у нее ровный каллиграфический почерк, удивительная усидчивость и желание узнавать новое, но это все она привыкла прятать изо всех сил, потому что иначе начинаешь выбиваться из общей картины. <br>

Ни с кем не было ей больше так комфортно, как с Джошем тогда. Ни к кому нельзя было резко прыгнуть на спину, заставляя нести себя весь квартал, ни у кого нельзя было отобрать шлем и бежать с ним через парк, чтобы не возвращать ему, и никого нельзя было притащить домой даже в два часа ночи, потому что "ну мам, мне скучно, а завтра поздно вставать! Пусть он останется!"
И самое удивительное, что никого ей более и не позволяли. Мэдди было всего лишь тринадцать, а она иногда в своей голове прокручивала фантазии, как они вместе возвращаются из летнего лагеря, как она целуется впервые с ним [и только с ним], и как потом они выбирают один университет, потому что даже учиться после хотят вместе.
Ничего из этого не вышло [ну почти], и даже свой первый поцелуй она отдала какому-то напомаженному мажорику-мальчику из Эл-Эй, потому что так было легче откупиться от раздвигания ног перед ним в эту ночь. Они, кстати, с ним и встречались даже, месяц или два [Мэд с трудом и брезгливостью вспоминает его слюнявые губы], он подарил ей ее первый браслет от Cartier, а она не знала, почему нельзя провалиться сквозь землю, потому что мать, увидев его, пищала от восторга, пока Мэдди упорно пыталась придумать причину, чтобы его не носить.
Фенечки были быстро сорваны с ее рук, и они оказались заменены не только этим несчастным Cartier, но и другими, более "статусными" аксессуарами.

Иногда она связывалась с кем-то из Денвера, чисто из любопытства, оставляла пару сообщений, скидывала свои фотографии из салонов, дорогих клубов, с яхт и со съемочных площадок. Она ужасно скучала, но в итоге получила в ответ лишь молчание. Удивительно? Ни капли. Мэд знала, что ей из-за новой жизни слегка начинают завидовать, а еще думать, что она слишком много выпендривается.
Она бы с радостью перестала, но ее Instagram теперь внимательно отслеживался половиной школы Беверли-Хиллз, и к такому давлению социума она не была готова. Совершенно.

[О разговоре с Джошем она мечтала первые пару лет. Потом перестала. Матушка говорила, что вокруг слишком много красивых парней, чтобы скучать по нему. Она не могла, пусть больше и ничего не говорила ей.]

— Да ты что, серьезно? — в ней сквозит горечь и обида, она и правда себя так ощущала. Увидев его в первый раз, она.. Она хотела броситься ему на шею, рассмеяться, потрепать по плечу, толкнуть, снова обнять и, не знаю, схватить за руку и потащить куда-нибудь за собой, как всегда делала раньше. Но в этот раз он не мог ее узнать, и Мэд остро ощущала разочарование в его глазах, а потому сделала то, что делала лучше всего, — закатила глаза и слишком уверенно к нему подошла. Когда на тебя меха от Etro, ты не можешь вдруг снова стать девочкой в растянутой майке. Мэдди об этом помнила. Даже сейчас.

Он проходит, она мысленно благодарит Бога за это, но делает вид, будто бы на нее это никак не влияет и это не имело абсолютно никакого значения. Он просит прощения.. Мэдисон думает, что слишком строга. Думает, что молчание, как натянутая тетива лука, готовая вот-вот лопнуть и полоснуть ее по щеке, больно ее разрезав. Думает, что среди всех молодых людей, которых она встречала, с кем заводила отношения или просто спала, потому что не была слишком против, все равно мыслями всегда [ну или почти] возвращалась к нему. Джош был ее домом в Денвере, ее любимым скейтом, ее обожаемыми кедами и платьями в горошек, которые теперь она лишь изредка позволяла себе носить.
Был ее лучшими отношениями с родителями, ее высокими оценками и стопкой книг на столе.
Джош много кем был, и много кем должен был быть, но ей пришлось собрать вещи и уехать, бросив все мечты и старания там, позади себя, и возвращаться к этому поздно. Где-то в ее голове поет One Republic, вещая о том, что сейчас как-то too late просить прощения за то, что она ему так и не позвонила. Да, но она все равно говорит, — Ладно, и ты меня, — и, еще недолго помолчав, продолжает, — Спасибо. И тебе, и тому, кто тебе помогал, — она придвигается к нему ближе — по инерции или желанию — хрен поймешь, и ей слишком лень анализировать собственные действия или мысли. Этим можно будет заняться позже, когда она вернется под утро в общежитие, завалится на кровать и даже не станет переодеваться, ибо слишком лень; когда вокруг будет исключительно тишина и лишь мирное сопение соседок по комнате; когда она откроет инстаграм и увидит кучу уведомлений о новых лайках на фотографиях с этой "сногсшибательной вечеринки", которые она уже по усмотрению сделала около сорока штук.
Ей нельзя говорить людям, что переехав в Нью-Хейвен, друзья из Лос-Анджелеса почти перестали писать, или что даже родители ей не звонят, потому что забыли.
— Скажи мне, — Мэдди выдавливает слова из себя, буквально заставляет произносить их вслух, почти корчится и прячет глаза, начиная немного гнуть пальцы [и так каждый раз, стоит ей начать нервничать], — Ты тоже думаешь, что я.. — и дальше язык отказывается продолжать говорить. Противно даже думать об этом. Противно ощущать на себе его неодобрительный взгляд.

Мэдисон сама не замечает, как начинает одеваться приличнее, чем раньше, или краситься аккуратнее. Как пухлые губы уже не кажутся такими уж и красивыми, как бывало. Или что пару вещей пора отправить на свалку, потому что они слишком вульгарные или пошлые.
Как рубашки застегиваются на большее количество пуговиц, туфли оказываются с меньшей шпилькой, шея — прикрыта а не оголена, да и флирта с парнями стало в два раза меньше.
Мэдди старается теперь все делать сама, а не искать того, кто сделает за нее. И это все стало проявляться с той несчастной встречи, что произошла на экскурсии около десяти месяцев назад.
— Впрочем, я знаю ответ, — она сидит уже совсем недалеко от него, обводит глазами снизу и доверху, улыбается слегка, пытаясь скрыть досаду и стыд. Мэдди стыдно из-за того, что с нею стало, и больше всего перед ним. Почему-то перед ним. Я не понимаю. Но она кладет свою руку на его плечо, и поднимает взгляд на лицо, — поэтому можешь не говорить.

Она нарочито увязывалась вслед за ним и его девушкой, пытаясь понять, что в ней он нашел. Находила кого-то для своей компании, упорно привлекала к себе его внимание [скорее неосознанно, чем назло] и испытывала чувство победы, когда видела ревность в ее глазах, но при этом не могла сделать ничего серьезнее или стоящее, даже откровенных бесед с ним боялась. И она настолько переживала, что он будет обсуждать ее с Карой, что по итогу, стоило ему начать отпускать в ее адрес какие-то комментарии, она ретировалась, оставляя после себя только запах духов. Слова Кары, причем, ее не задевали, но его — каждый раз.
Каждый гребаный раз.

Она бегала с утра в Лос-Анджелесе каждый день, заставляя себя не сбавлять темп, когда становилось даже почти невозможно и легкие начинали гореть. Буквально ненавидела себя, истязая организм до максимума, чтобы после, резко почувствовать свободу, когда достигался предел и переступался легкой поступью через него. Мэдди надеялась, что именно так будет и со всей ее жизнью: нужно лишь довести себя до нужной кондиции, чтобы после перестать переживать вообще.
И даже в эмоциональном плане она доводила себя до истерик, запертых дверей и игнорирования всех вокруг, заставляя рыдать напролет сутками, чтобы потом понимать, что перегорела. Сгорела. И смысла уже плакать над оставшимися угольками никакого нет.
История заканчивалась, перешагивалась и выбрасывалась в окно. Вот и все. Гениальный план, который, правда, каждый раз заставлял тратить на его реализацию пару дней, но он работал, и подобный прайс она готова была заплатить.

Из-за переезда она не говорила с родителями в то время неделю или около того. Сидела в комнате, систематически устраивая в ней погромы, давила улыбки, не ела, ни с кем не хотела общаться. Ей понадобилось двадцать четыре дня, чтобы выйти на улицу и понять, насколько же она не вписывается, а потому снова вернуться в дом и уже осознанно отказываться выходить. Ей повезло [если так, конечно, можно считать], и ее матушка решила во спасение своей дочери притащить пару знакомых с детьми. Так Мэдди и познакомилась с миром, где никто не спрашивает, как ты на самом деле, лишь интересуясь, откуда у тебя новое платье. И она согласилась играть по этим правилам, ошибочно думая, что сможет их изменить.
Нельзя брать на себя то, что не под силу. Оно рискует тебя сломать.
Мэдди отныне и это правило тоже знает.

Но в этой маленькой комнатке, так резко отделившейся от всего орущего особняка, полном пьяных студентов; комнатке, где она валялась на кровати, как делала триста тысяч раз дома; комнатке, где обычно все предаются утехам, а не болтают о чем-то серьезнее, она чувствовала себя комфортнее [ну почти], чем во всех комнатах в Беверли-Хиллз и даже за его пределами. Дрейк могла точно знать: Джош не станет резко хватать ее за ноги и сдирать с нее юбку, или скручивать руки, пытаясь оставить засос. Ее в какой-то момент передергивает от воспоминаний, что приходят, и она отводит свой взгляд.
Подобного рода party, все же, совсем не ее конек.

Они продолжают молчать, и она мысленно благодарит его за то, что он игнорирует ее последнюю фразу. Мэдисон выбрала Йель, чтобы сбежать от суматохи и кутерьмы, но в итоге попала в такую же. И сейчас она постоянно думала ["сейчас" — весь этот период], что дело было никогда не в месте, а в ней. От себя-то уже не сбежишь. Она старалась, ловя свой недовольный и осуждающий взгляд в зеркале, но не могла. В конце концов, всё равно в итоге она так же оказывалась у зеркала всё тем же человеком навсегда и отныне.
Джош не был таким.
Он был забавным, умным, веселым и парнем, который не старался понравиться, но нравился. Он не заморачивался о рамках или правилах, жил на свободную руку [наверное. Ей так казалось] и улыбался искренне, а не потому, что того требует ситуация. Рекхэм был замечательным, и с такими девушками, как Дрейк, они обычно даже не хотят поддерживать какой-либо контакт, не то, что дружить. О большем она и не думала, те годы давно прошли.
Наверное. Может быть.
Она играет пальцами с простыней, размышляя, что именно из лже-фотографий надо будет сегодня выложить.

И Рекхэм резко встает с постели, утягивая ее за собой. Мэдди почти не сопротивляется, только хватает быстрее туфли [Ладно. Натяну их попозже.] и удивленно приподнимает брови, хихикая, потому что не понимает.  — Окей, как скажешь, — кто бы только мог подумать, что она не станет в этот раз спорить или упорно стоять на обратном, лишь бы ему назло. Может, все потому, что то напряжение между ними постепенно спадала? И можно было считать, что они помирились?
[Хоть этот поступок она сделала. Одним сожалением меньше, потому что в ее копилке было также и то, как она передумала говорить о своих чувствах в день поездки. Передумала, потому что считала, что ни к чему.
Он все равно ничего к ней такого и не испытывал, зачем усложнять то, что и без того не было просто?]
— Куда мы идем? — Мэд любопытствует, пытается заглянуть вперед, но позволяет ему себя вести дальше. — Ты не скажешь, да? — она морщит мордочку, но улыбается, и в глазах светятся чертята. Что бы это ни было, ей уже стало куда веселее. И интереснее, естественно, Джош это умел.
Всегда умел.
И он ее отпускает.

— Ммм, ладно, — она вглядывается в темноту, замечая, как он отходит, что-то достает, и непонимающе вертит головой. Вино? Коньяк? Виски? Или воздушный шарик? Ей богу, что бы он ни достал, вряд ли она могла удивиться, но.. Удивляется.
Джош Рекхэм подъезжает к ней прямо на борде и лыбится в тридцать два зуба, Мэдди вслед за ним повторяет.
— Ты шутишь! — девушка начинает смеяться, бьет его по плечу и закрывает свои глаза. Не могу поверить. Не может остановиться, разводит руками, мол, ты серьезно? Но не решается встать на скейт. Прошло столько лет.. Хотя, кому уж лгать, иногда она, все-таки, вставала на него дома, представляла, что находится где-то на дорогах в Денвере и рассекает по улицам, как раньше.
Это было редко, да, пусть и было, и не было вообще последние года два. — Я свалюсь, — Мэдди продолжает смеяться и улыбаться, без страха или стеснения, но подходит еще ближе, — я точно свалюсь, но дай мне встать, — и сталкивает Джоша с борда резким движением, хватаясь при этом за него.
— Ты страхуй, — пальчиком трясет у его лица, расплываясь снова в тридцать два, и, держась за него [в одних колготках, потому что туфли остались брошены где-то там] поднимается на скейт. Поднимается и думает, что вот тот момент хотела бы запечатлеть надолго, и он будет куда важнее всех этих фото с выпивкой, какими-то симпатичными молодыми людьми или девушками, которые упорно лезли в кадр. Поднимается, но знает, что вот-вот может упасть, а потому крепко своими ногтями вцепляется в него.
— Держи меня, — не то просит, не то почти готова молить. С ней нет ни наколенников, ни шлема, а ведь ей сейчас и то, и другое более чем пригодилось бы.  И, кажется, снова веет Денвером, но она боится признаться.
Девочка в наряде за несколько тысяч долларов, босая, с десятками тысяч подписчиков в инстаграме стоит на крыше трехэтажного дома, в котором вовсю идет вечеринка, вместе с парнем из прошлого и собирается сделать пару кругов на скейтборде.. Мда уж, этому бы сегодня утром не поверила даже она, но Мэдди думает быстро, отпускает его немного, пытаясь снова вспомнить все движения, как раньше, потом резко хватается, смеется, почти валится, но удерживается на доске, — Спасибо, — она улыбается Джошу, почти готовая его обнять в знак благодарности за эту ночь и эту возможность, — правда, Рекхэм, спасибо тебе.

Он даже не представляет, как это повлияет на нее, да и ей пока это неизвестно. Но то, что она испытывает сейчас, свободу и независимость от других [не считая руки Джоша, которую она продолжает держать, чтобы не оказаться на холодном бетоне], она не испытывала слишком давно.

Все превращается в момент из прошлого: вокруг привычные улочки Денвера, она несется, девчонкой тринадцати лет, в растянутой майке и драных джинсах, стараясь убежать, как можно от него дальше, а он, щуплый мальчишка пятнадцати, вот-вот готов схватить ее за руку и прижать к себе. Она каждый раз представляла, как как-нибудь неожиданно встанет на носочки стареньких потрепанных кед со звездой сбоку и коснется мягко его губ. Ну или это уже, вконец, сделает он. И как все вдруг поменяется, но станет только лучше, потому что иначе и быть не могло.
В то время она верила больше в свою смелость, чем в его, точнее, она просто не верила, что может вызывать в нем подобные чувства [хотя очень надеялась, вы даже не представляете, насколько].

Но сейчас она ощущает безграничную свободу, смех и даже лунный свет на своих щеках. Ее не волнуют высокие каблуки или короткая длина юбки, ее не волнуют прохожие мимо люди или что придется минут двадцать снова идти до общаги. Ее вообще ничего не волнует, кроме того, чтобы успеть вырваться из его цепких рук. Она уворачивается снова, и снова, и снова, громко и заливисто смеется, бросая на него свои взгляды, и резко ныряет, думая, что сумеет затаиться и его обмануть.
Но не обманывает. Джош резко прижимает ее к дереву, и его руки впервые кажутся ей настолько горячими, готовыми буквально ее расплавить. Она учащенно дышит, не сводит своего взгляда, и боится, что предательское сердце бьется слишком громко, по крайней мере, оно отдается у нее даже в висках. И ей страшно, что Джош сможет его услышать, потому что тогда он поймет, а еще вся эта атмосфера вседозволенности, понимания и детства уйдет. Мэдди слишком долго ее искала весь вечер, двигаясь в потемках наощупь, и не могла теперь ее потерять.
Не сейчас.
Не когда он к ней настолько близко.

В тринадцать она не мечтала даже о подобном коннекте, в тринадцать в голове не мелькали вульгарные мысли, в тринадцать ей хватало того, что она могла постучаться в окно его комнаты и потащить с собою на улицу или же, наоборот, влезть прямо к нему. Они играли, болтали и были искренними по отношению друг к другу, хотя все, чего она так боялась в то время, что навсегда так и останется для него просто "подругой", "товарищем", "девчонкой из соседнего дома". Мама много раз раздражительно цокала и неодобрительно качала головой из стороны в сторону, говоря, что без платьиц и каблучков Рекхэм никогда в ней не увидит девочку, с которой можно не только беситься во дворе,, и поэтому, кряхтя и возникая, иногда она соглашалась надеть на себя что-нибудь из подборки Дрейк-старшей, но всегда в итоге портила весь наряд.
Он был не ее.
И все ребята всегда смеялись.
Сейчас кто-нибудь бы посмел?

Ну же, — мелькает в голове Мэдисон, — ну. Он и не представляет, как сильно ей этого хочется, буквально до дрожи в коленках и мурашках по всему телу. Ей не хватает духу сделать это самой, потому что где-то там, на задворках памяти и сознания, мечется Кара и больно бьет по груди. Заткнись же — приказывает Дрейк-младшая, не кричи.
Кара равна ее совести, и больше всего на свете сейчас ей хотелось, чтобы она замолчала.
И чтобы дерьмовое сердце перестало биться столь громко.
А еще, чтобы Джош перестал так на нее смотреть, потому что от секунды к секунде она чувствовала, как подходит все ближе к границе, которую, как казалось, нельзя было никак пересекать. Нельзя.. Но ведь так отчаянно хотелось.

И потом он касается ее губами своих. В первый раз, за столько лет, она, наконец, получает то, чего так отчаянно все это время желала. И Мэдди резко прижимается вся к нему, хватаясь за ворот его футболки и притягивая как можно ближе к себе. Ее пальцы зарываются в его волосы, ее губы послушно двигаются в такт его. Если бы каждый ее поцелуй был таким, она бы никогда в жизни не жалела о тех впустую проведенных отношениях с парнями, чьи имена не всегда даже была в состоянии запомнить. В голове у нее все туманится, она не слышит ни Кару, ни совесть, ни разум — ничего вообще — только чувствует руки Рекхэма на своей талии, такие сильные и уверенные. И ей нравится это, как ничто и никто до этого. Черт побери — Дрейк не может даже позволить себе оторваться — я упустила столько времени ни на что.
Вряд ли бы в детстве она позволила себе так целоваться, но даже сам факт того, что она могла бы почувствовать привкус его губ куда раньше.. Она испытывала даже досаду по отношению к себе, и снова вспомнила, что не отвези ее родители оттуда, что-то да могло бы и получиться. Скорее всего.

От него пахнет свежестью и апельсинами — и ей начинает казаться, что даже на небе звезды похожи на мандариновую россыпь, вокруг нее [них] витает тепло и будь ее воля, она бы даже не прекратила. Но все хорошее должно заканчиваться, и глас совести начинал неистово биться о грудь, требуя остановиться.
Мэд и останавливается, робко опускает глаза вниз и отходит обратно, снова опираясь спиной на дерево, пытаясь восстановить дыхание, которое сбилось еще больше, как компас, что вдруг сломался в лесной глуши.
— Интересно, — она неловко смеется, вдыхая его запах и аккуратно проводя ногтями по его плечам и груди, теперь уже без излишнего стеснения или скромности, — в пятнадцать ты целовался так же? — слегка лукаво поднимает на него глаза, пытается скрыть улыбку, озаряющую снова ее.
У Джоша такое красивое лицо, что она заглядывается, внимательно рассматривая, иногда теребит его ворот. Мэдди не понимает, что творит, по-хорошему, стоило отойти и оставить его, сказать, что они поступили неправильно, что ей стыдно и ретироваться поскорее до своей комнаты в общежитии в полном одиночестве, потому что ему стоило бы обязательно поговорить с Карой, но ей так нравится эта свобода.. И Мэд просто не в состоянии от нее отказаться [и от его присутствия рядом — тоже], а еще, если честно, ей и не стыдно. Оказывается, Лос-Анджелес и этому ее научил.

Девушка мнется немного, продолжает ребеить ворот его рубашки, а потом аккуратно снова тянет его на себя, требовательно и твердо, как бывало это всегда раньше. И когда он снова оказывается слишком к ней близко, на опасном расстоянии близко [в голове неоново-красным светится непрекращающийся «warning»], ее губы касаются едва-едва его правой скулы, — я буду по этому даже скучать.

Две недели длились, казалось, бесконечность. Они заставляли ее обдумать буквально каждую сферу в ее жизни, и в итоге поменять все: выкинуть слишком откровенные наряды [точнее будет сказать спрятать, потому что некоторым мужчинам, все-таки, их можно будет когда-нибудь показать], старательнее слушать и писать лекции [ей нравились занятия, пусть в свое время она их постоянно и прогуливала день за днем, находя делишки "поувлекательнее"], перестала задирать нос, стараясь, уже не бояться людей вокруг, а еще она, скрипя сердцем и почти плача, теребя свои волосы и одежду, резко передумывая и перенося дату встречи, все-таки, решила избавиться от фальшивых губ.
Ей понадобилось после пять дней, чтобы прийти в себя и перестать думать, что они похожи на две тоненькие полоски, не способные никого привлечь. Эл-Эй почти вышел из крови, но все-таки в ней оставался, и противный гадкий голосочек, систематически появляющийся в ее голове, продолжал напевать, что теперь она никому такая и не нужна.
Что теперь она никому не способна понравиться.

Ей хотелось отвлечься, пусть и таким способом, не думать о той ночи, когда ей, наконец, удалось почувствовать вкус его губ на своих, его тело, вжимающее ее в дерево позади, и все эти салюты и фейерверки в грудной клетке от каждого его касания. Мэд судорожно избегала Кару и его, прежде чем поняла, что он, по всей видимости, занимается тем же. Они несколько ра пересекались с ней взглядами, но Дрейк ничего не говорила и не делала — смысла выкаблучиваться не было, даже если это и было ее привычной манерой поведения [и то, когда Рекхарт был рядом], а вдруг начать вести себя лучше — слишком подозрительно и странно. Стало бы сразу понятно, что что-то теперь более, чем неладно.
Поэтому она терпеливо ловила на себя недовольные взгляды, раздраженные и призывающие убраться, и думала, что Кара даже не представляет, насколько она себя оправданно сейчас ведет.
Джоша нигде не было. Она его и не искала, как только поняла, что он специально ищет все способы не пересечься с ней. Немного чаще стала закусывать губы [теперь уже вернувшиеся в старое состояние, отчего начинало все ужасно болеть и ныть] и гнула пальцы, отвлекаясь от лекций, которые читали преподаватели.

Она в какой-то момент даже перестала лежать на постели и смотреть в потолок, решив, что уже достаточно с нее страданий, мучений и грусти. В прошлый раз, когда ей пришлось оставить Джоша в Денвере вместе со всеми желаниями и мечтаниями, Мэд рыдала недели две или три, сотрясаясь и ненавидя своих родителей. Дрейк пережила это однажды, рассталась со всеми своими надеждами, а в итоге столкнулась с ними снова здесь, в Йеле, и почти претворила в жизнь.
Его тело все еще нависало над ней, и в глазах его читалась лишь она одна. Пусть на жалкие пять или десять минут — там была лишь она.
И снова оказаться без него — как вскрыть старую рану, которую с трудом удалось зашить.
Хирург, к сожалению, это исправить уже не мог, поэтому рассчитывать приходилось только на себя.
— Расслабься, мам, все хорошо, — Мэдисон не рассказывает о произошедшем, как и скрывает все даже от своих подруг из Лос-Анджелеса, которые уже требуют от нее каких-нибудь интересных и пикантных подробностей с вечеринки. «Сколько парней уже у тебя было?», «Боже, только не говори, что ты решила поиграть в монашку!» или «Если ты его прячешь, он должен быть очень симпатичным», и в ответ на это все Дрейк закатывала глаза, отсмеивалась и прятала свое лицо, потому что врать по Facetime не очень удобно. Благо, матери не шибко было интересно, что же у нее происходит.
Ей лгать не требовалось никогда.

Последняя неделя прошла вместе с парнем из какой-то группы и аспирантом, как Джош. Она смеялась, веселилась и внимательно вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, почему же этот молодой человек не может вызвать в не никаких эмоций, кроме обычной человеческой симпатии. Ей стоило радоваться и пищать от удовольствия, что привлекательный, умный, и классно игравший на гитаре, он обратил на нее внимание и всячески старался привлечь ее, а у нее была прекрасная возможность делать вид [ну как делать вид — считай, вести себя искренне], что ей ровным счетом все равно.
Абсолютно все равно.
На задворках сознания был Джош Ракхерт — соседний мальчишка из Денвера — с которым, будь у нее возможность, она бы далеко не только целовалась ночью под деревом. Но это уже никому не важно. И тем более — ему самому.

— Слушай, — тот парень догоняет ее и идет с ней наравне, — может, ты придешь сегодня в бар, где я буду выступать с друзьями? — Мэд поворачивается к нему, улыбаясь, и раздумывает на протяжении секунд пятнадцати-двадцати [специально тянет время, потому что знает, что это заставит его понервничать, а нервничащие мальчишки — это крайне забавное зрелище], и он добавляет почти сразу, — уверен, тебе понравится.
Дрейк откидывает назад волосы, останавливается, заставляя и его сбавить шаг, поправляет ворот рубашки, и произносит, — Да, почему бы и нет. Мне нравится хорошая музыка. Скажешь, где и когда?
Они возвращаются вместе, он провожает ее до общежития [это был, кажется, уже четвертый или пятый раз], и она убегает за дверь, не давая ему даже шанса себя поцеловать.
Джош все еще был здесь, и заставлять его уходить из своей головы ей не хотелось.
К этому прощанию Мэдисон Дрейк готова совсем не была.

Все было таким смешным и грустным одномоментно: до нее слишком поздно дошло, о какой группе парень все это время говорил6 и про каких друзей. Ей нужно было сложить два и два в четыре, а не рисовать упорно у знака "равно" пять, потому что пять не вышло, как бы отчаянно она в это ни верила.
На сцене стоял Джош Рекхэм.
На сцене стоял Джош Рекхэм.
Спокойно рассевшаяся Мэдисон Дрейк готова была поклясться, что ее пальцы заледенели, а сердце забыло о потребности биться. Они не отводили друг от друга глаа, и в горле сформировался комок обиды, горечи и боли.
Он все это время был здесь. И он просто от нее убегал.
От Мэдди никто никогда не убегал.

Девушка не давит улыбок, не салютует ему стеклянной бутылочкой пива, даже не застревает больше внимания на нем, переводя взгляд на гитариста, стоявшего позади. «Все будет круто» произносят ее губы, не издавая ни звука, и это она говорит совсем не бывшему соседу по дому. Это она говорит кому-то еще.
Ну и где же твоя Кара, Ракхэм? Где?

Она напряженно сидит и ждет от него что-нибудь, не от Грегга, который ластится, пытается аккуратно коснуться ее руки, а она в нужный момент ее одергивает, беря пиво, или же вдруг "неожиданно" отвлекается на телефон, решив прочитать сообщения. Она не дается ему никак и ничем — и чувствует слегка нарастающий негатив с его стороны тоже, хотя он идет вперемешку с небольшой потерей рассудка, любопытством и раздражительностью, потому что ему интересно узнать ее и получить ее [а это самое главное], но при этом играть с одной игрушкой слишком продолжительное время парни не любят.
Мэдди знает.
Мэдди улыбается ему уголками своих губ, иногда игриво стреляя глазами, и позволяя себе сказать пошлость одну-две, чтобы после отвести свой взгляд и более к нему на протяжении минут пяти не возвращаться.

Их много, она болтает, хвалит, судорожно подбирает слова, ощущая своим плечом его присутствие рядом. Он включен у нее в фоновом режиме, как музыка, которую врубаешь на кухне, упорно готовя себе на завтрак блинчики или омлет. Включен, одним существованием отравляя каждую минуту. Включен, когда можно было встать и просто уйти с ним.
Мэд отгоняет от себя навязчивые мысли, Мэд упорно старается успокоить сердце и привести в порядок сумасшедшее сердцебиение, Мэд игнорирует все попытки Грегга, почти заводится, что он так и не способен понять — у меня в голове другой. Черт побери, неужели никак нельзя угомониться?
Она понимает, что на нем нет никакой вины, и нравится ему искренне вполне возможно, но исправить и изменить этого не может. И не хочет, говоря откровенно.
Ей хочется Джоша, что сидит рядом, но вряд ли и ему хочется ее.

И недовольство то накатывает, то снова уходит, немного покалывает в грудной клетке, бьет и шипит, издавая противные звуки. У него есть девушка, Мэд, есть, черт побери, хватит.
Только это не может остановить или отменить хоть чего-нибудь.
— А как же Кара? — язык сам резко бросает колкую фразу, язвит, у нее глаза становятся щелочками, оборачиваются вдруг к нему. Лицо слегка неслегка стервозное, губы поджаты — точно дикий зверь, готовый вот-вот впиться когтями в чье-нибудь горло.
Мэд была бы рысью или пантерой — ей сложно решить — а кем был бы Рекхарт она ни черта не знает. Может, спроси ее кто раньше, до того, как они снова встретились спустя столько лет, девчонка бы и назвала кого помягче да поприятнее, но после всего произошедшего между ними.. Джош слишком яростно и страстно себя вел для таких, и выбрать теперь она просто-напросто не в состоянии. Но одним вопросом ничего не кончается, ей хочется войти в раж, выведать все подробности, узнать, что же это тогда такое: Кара при ее виде становится озлобленной ведьмой, а на столь важное для себя мероприятие он ее не берет, но при этом.. Себя не выдает.
Мэд знает, что н ничего не стал ей рассказывать, Мэд чувствует это своим нутром, хотя разум удивительно призывает поднимать брови вверх. Но вместо этого она играется чьим-то стаканом, проводя пальцами по его граням, иногда опускает глаза вниз, потом снова наверх, и специально долго держит паузы, чтобы произвести наибольший эффект.
Спасибо, Лос-Анджелес, ты меня хоть чему-то стоящему научил.

— А где ваш солист потерял свою девушку? Что же произошло? — она вопрошает всем, но вопрос задает только ему. Дрейк уверена, Ракхерт прекраснейшим образом все поймет, и его нарочитое спокойствие рядом [а вдруг оно искреннее, черт побери?] заставляет ее идти немного вперед.
Она же не должна ему ничего.
Она же ведь не его [как и он не ее]. От этого даже горько, но ему наплевать, а ей нельзя ударить в грязь лицом.
[Ладно, где-то природой своего естества она чувствует, что его раздражает не меньше сложившаяся ситуация, но сидя так близко к ней он мог бы сделать хоть что-нибудь. Неважно, что. Он не делает. Вот и все.]
И потому в этот раз Мэдди позволяет Греггу сесть ближе, да и сама немного придвигается к нему. Она смеется, слушая идеи остальных о том, где заблудилась подружка Джоша, а сама поправляет рубашку Грегга, смотрит на Грегга, поддакивает ему [почти не слушает. Спроси вы ее пятью минутами позже, о чем же он говорил, она бы даже не сумела ответить, ага], и все назло. Исключительно ему назло.
Ей хотелось, чтобы он ревновал, видел, чувствовал и ощущал только ее одну.
Никакой Кары.
Господи, это так по-мразотски, но ведь желания нельзя поменять. Даже если ты силишься поступать правильно [ни черта].

Но все сливается в одно месиво, Мэдисон убирает руки к себе на ноги, иногда залезает в маленькую сумочку, перебирает там вещи, паникует, не может понять, что с ней происходит. Грегг бесит, Джош еще больше, ребята усиленно пытаются разрядить обстановку, но она чувствует свой поднимающийся градус, чувствует, что вот-вот и ляпнет что-нибудь уже чересчур [словно бы раньше еще можно было спихнуть все на не сильно удачную шутку и сразу не шибко сложившиеся отношения с Карой], а потому в  какой-то момент просто всего вокруг не выдерживает, чувствует, что совсем свихнется, не выйди отсюда хотя бы на пару минут.
— Так, мальчики, дайте-ка пару свободных минут, — ей приходится давить улыбку, чувствует себя как на той злосчастной вечеринке, с которой так хотелось уйти и где не могла себя почувствовать в своей тарелке, — и я к вам обязательно вернусь.
"Обязательно" — обещание, которое она вряд ли исполнит, хотя, слово нужно держать. Даже если ты не сильно и хотела его давать. Без всей внешней шелухи она чувствовала себя сегодня слишком незащищенной, будто бы выставленной на улицу раздетой в отвратительную погоду, и не способную найти убежища или ночлега ни у кого.
И, может быть, ей хотелось, чтобы Рекхарт снова вытащил ее из этого состояния. Мэд бросает на него взгляд [в нем ни просьбы, ни мольбы, только долгий и пристальный коннект глазами], а потом уходит, прихватив телефон и сумку,
Воздуха слишком мало.
Нервов слишком много.
Ничего не может наладиться, а она еще ухудшает день ото дня.

Когда его не было рядом, было куда легче. Когда он появлялся, мозги напрочь вырубало. Он будто бы входил в комнату, нажимал off на переключателе, и она пропадала в нем и для него.
Она будто бы соглашалась, что мыслить совершенно неважно, лишь бы продлить этот момент.
В туалете приходится тереть долго руки — впервые за все время она чувствует, что дозволила к себе прикоснуться тому, кому не стоило разрешать. Она мысленно обращается к дебильному Ракхерту, опирается на раковину и молчит.
Нужно набраться сил, чтобы выйти отсюда.
Нужно просто-напросто открыть дверь и выйти, снова включить не шибко качественную актрисульку и делать вид, будто бы кто-то, помимо Джоша, ее волнует.
Как будто к кому-то еще хочется так прикасаться.
Как будто к кому-то другому она способна льнуть также страстно, как и к нему.
Мэдисон знает, что ничего подобного, но ему об этом ни за что не скажет. Он и не спросит. Досадно, но переживаемо, как и всё. Как и тогда, и несчастные эти две недели тоже.
К черту тебя, Ракхерт, ты заполонил мой мозг.