persephone is the the goddess of springtime and the queen of the underworld for half the year after being tricked by hades. her mother’s grief at losing her daughter causes winter. in the most ancient layer of myth, persephone’s name means “She Who Destroys The Light.” she was the powerful goddess of the underworld long before anyone knew of hades. Like the indian kali, the irish morrigan, and the sumerian ereshkegal, she was the goddess of death.

hades is the brother of zeus and poseidon. after the overthrow of their father, cronus, he drew lots with them to share the universe. hades drew poorly, which resulted in becoming king of the underworld and ruler of the dead. hades prefers the underworld and rarely leaves his kingdom. his weapon is a pitchfork, which he uses to create earthquakes.

так беспардонно и грубо, понятие джентльмен не для него, хьюго ей жизнь ломает. шарлотта чертового мальчишку знать не желает, ей не встречать бы тот взгляд холоднее ледников океана. она уже избегать его, лишь бы те острые скулы не встретились вновь во сне.
а на шее кольцо из чужих паучьих пальцев, едва ли касаются асфальта носки ее туфель. хьюго слишком высокий, приходится к лицу ее наклоняться, чтобы уверенным быть, что она его слов мимо ушей не пропускает.
— зачем ты меня избегаешь?
они ведь могли бы быть знакомы ещё до его поступления; могли бы друг друга знать. друг другом жить, а потом раствориться, исчезнуть, погаснуть. и никто из них так и не понял, кто тогда ушёл первым, где сделал тот шаг, разделивший их мир на две половины. никто не понял и обвинял в этом другого.

вижу, как месяцев восемь они проводят вместе: живут у неё в пентхаусе //он у неё всё равно пустует в остальное время//, таскает его за собой по клубам, выгибается порой послушно, порой слишком требовательно.
о том, что он чародей, лотта не догадывалась: никто к глобусам её в ту пору не подпускал, а сама она ничего замечать и не желала.
только игриво улыбалась, тянула его за воротник рубашки, оставляла следы от укусов по телу и была излишней, излишней, излишней.
поднимать голову наверх не хочется, пересекаться взглядами с айсбергами безразличия - тоже, на губах мелькает ухмылка, ноготки привычно тянутся к его шее, она смотрит глаза в глаза, как делала это раньше, и произносит:
- правильно спрашиваете не "зачем", а "почему. так ничему и не научился?

а он бы покупал её кольца/колье/серьги. вечно смеялся, таскал на выставки, пляж, вёз в рим и флоренцию, вставал иногда раньше, готовил завтрак. ночами обхватывал талию, покидая с ней клуб. им всегда вместе было шумно. они тогда жили. когда лотта исчезла, то хьюго влюбился в тишину.
— нет, дорогая, тут всё же "зачем". ты ведь знаешь, что это бесполезно.
и его тянет к ней; хьюго помнит каждую родинку, шрам, морщинку на её теле/лице. помнит всё так, словно их отношения оборвались вчера. помнит, словно не смог бы забыть.

она бы называла их поездку в рим - "римскими каникулами", а во флоренцию - "посвящением в джоконду", варила слишком горький кофе, заставляла бы курить прямо в постели, не надевала бы ни под одно платье белье и изгибалась, изгибалась, словно бы змейка, которую поймать невозможно, но хьюго все можно. даже то, что другим нельзя.
- угадаешь цвет моего белья? - любимый её вопрос с первой их встречи. впрочем, и до последней тоже. шарлотта иногда видит в нем резкость и жестокость джинджер, а потому убежать никуда не может. только пытается пересчитать количество потерянных поцелуев, прикосновений его холодных пальцев к её обжигающему телу.

он бы смеясь говорил их общим друзьям/знакомым, что когда-нибудь сделает ей предложение. желательно пьяным и в вегасе, чтобы не было времени подумать. он бы разбрасывал по всему пентхаусу наброски рисунков — она обнажённая на них. почти на всех. и после каждой ссоры с ней, возвращался обратно, губами касался виска. не говорил не слова, но так извинялся.
— а ты его надела? неужели стареешь.. — на языке остаются несказанные слова/вопросы. он задыхается словами, которые хочется выплеснуть ей. задыхается, но молчит. смотрит, ждёт, хмурится. улыбаться уже не может. и рукой тянет на себя.

она бы отвечала, что замуж - никогда, разве что только разводиться и снова жениться каждый полтора года, чтобы не надоедало, и новое платье было лучше предыдущего. собирала бы рисунки в один альбом, любимые - к себе, в шкатулку, почти под сердце. молча принимала бы его обратно, хотя иногда, для вида, громко фыркала, чтобы чувствовал напряжение, которое уже почти ушло.
- двадцать девять, мой милый, почти старость.. хотя ты же знаешь, я всегда..- и она замолкает, потому что он тянет, сначала вжимается, вдыхает запах, хочет здесь и сейчас, чтобы без лишних слов и, конечно, взглядов, без голова рассудка_разума, без ума.
но она уходит, пытается разорвать нити, про себя глухо смеётся, злится, ужасно на себя злится.
- нам же не по пути больше, - лотта отчаянно снова хочет выпить свои красные, частично потому, что с красным ассоциируется он.

он бы затаскивал её в постель, поцелуями покрывал тело и был в одно мгновения мягким/нежным, словно ручной зверёк. она бы наутро уже старалась скрыть синяки/засосы, им оставленные ночью. из мягкого зверя в ласкового монстра. и он бы обхватывал её талию, шептал куда-то в шею, что мол придумай ещё что-то, для моей спины, потому как ты, дорогая, ночью была дикой кошкой.
— до старости тебе слегка далеко. — он хочет пальцами зарыться в её волосы, сжать, оттянуть, оголяя беззащитную шею и целовать податливые губы. он хочет вновь ощущать её запах. да, он и не забывал. — ты, к сожалению, неправа. надеюсь, что сейчас у тебя никого нет.
он оставляет её, со всеми несказанными словами/вопросами, словно опять исчезает. словно всё, что было - игра воображения. больного воображения, которое подкидывает картинки прошлого. такого желанного.
— мисс о'дэйр, я, кстати, скучал.

она бы смеялась, громко и пронзительно, иногда тихо прямо ему на ухо, иногда громче, чтобы вернуть внимание; порою, как подарок, подавала бы себя в слишком откровенном белье, на стуле, с цепями, мол, твори, что ты хочешь, сегодня дозволяется всё. сегодня кометами покроется твое небо, но мое - в первую очередь.
каждый шаг словно бы тысяча ножей в позвоночник, каждый вздох - новая доза воспоминаний, все ее принципы, кажется, летят к чертям, тянут ее за собою на дно, молят податься назад, обратно, в слишком родные руки, но у лотты чрезмерно большие проблемы с верностью. лотта не умеет быть преданной, лотта не умеет долго кому-то принадлежать.
она останавливается, всё же, язык сам вырывается, чтобы сказать, чтобы выдохнуть и позволить себе захватить ситуацию, но о'дэйр молчит. и молчание костлявыми пальцами сдавливает ее тонкое горло.
- скучать - это плохо, хьюго, - бросает она через плечо.

а он бы возвращался домой раньше, сам же над собой потешался, пока свечи сжигал, раскидывал лепестки. ужин, ванна с шампанским, постель. и она бы над ним смеялась, потому что мальчишка, глупый романтик; он бы как-то сказал ей, что влюблён. и первые бы заговорил о чувствах. а недели через две их мир рухнул и не осталось следов от их отношений. полная пустота.
хьюго знает, ломаться для таких как лотта — страшно, забывать про гордость — немыслимо. хьюго любит ломать вещи в себе. но знаю, что она остаётся в двух шагах от него и не сделать их — полное разрушение. вены на руках лопаются, а кровь затекает в отчаянно заглатывающее жидкость горло. он упивается собственной беспомощностью и вытягивает из себя тонкие струны уверенности в собственной нужности до степени смешения с чужим телом/кожей/дыханием. такая необходимая сейчас особенность дает сбой за сбоем, а отчужденность кажется проигранным призом в чужой лотерее.
— я знаю, лотт, к сожалению, знаю.
он, наверное, ушёл тогда из-за того, что случилась авария и его сестра-близнец погибла вместе с его лучший другом; у хьюго остался только пепел воспоминаний о них, пустая квартира и горстка сообщений на телефоне, на которые он не ответил.

и она бы готовила специально для него, хотя не имеет привычки готовить вовсе, стирала бы даже вещи вместо того, чтобы отдавать в хим. чистку, упорно наглаживала рубашки и их воротнички, систематически сжигая то одну, то вторую, но тогда быстро ища лучшую замену в ближайшем дорогом магазине; она бы шепотом признавалась в ответ, потом начинала смеяться - то ли в шутку, то ли говоря правду, - ластилась, как маленькая нежная кошка.
и потом всё.
лотта продает после его ухода пентхаус, чтобы не иметь о нем воспоминаний вовсе.
у нее в голове роем пчел визжат мысли о том. как он изменился, насколько стал еще лучше. аромат от него будоражит воображение, влечет к себе, намекает на продолжение где-нибудь, хоть где-нибудь, на поцелуев россыпь на его теле, на укусы, засосы на бледной коже, на столько всего, что у нее теряется дыхание. столько возможностей, столько желаний.
уходить невообразимо тяжко. она оттягивает этот момент, натягивая тишину подобно тетиве лука, заставляя ее дрожать - себя тоже, - заставляя напряжение увеличиваться до вселенских масштабов. лотта вся - черная дыра. с ним, без него, тогда и сейчас. ей так хочется, так остро требуется.
где-то мелькает шальная мысль повернуться, коснуться губами, уйти. быстро, почти сухо, судорожно и рвано, но она чувствует, колоколом в голове чувствует, что если повернется, то быстро ни за что не уйдет - не сумеет.
- и что же ты планируешь делать дальше? - слова срываются, улетают, а лотта даже не успевает понять, что произнесла. то ли ошибка, то ли мановение судьбы - уже и неважно.

— я бы сказал, что тебя вернуть, но меня самого уже, кажется, нет.
у хьюго под ребрами пустота, и потерянность из глаз льется. он плещется сам в себе и не знает, где выход. у него тысячи непонятных оправданий самого себя и глупая правда, что он, на самом деле, скрывает ото всех и от себя в очередь первую. он когда-то думал, что если бы не она, то они были бы живы. он бы был с ними, не потерял, смог уберечь бы. хьюго был в этом уверен тогда; годом позже его уже настигала ломка, потому что без неё — крах. сорваны нервы-провода, оголены полностью и током бьёт по сердце нещадно. где она? с кем она? и почему сейчас без неё?
хьюго тогда понял, что разучился жить; жить так, как раньше привык. не осталось ничего от прежнего, того настоящего хьюго. полная пустота.

лотта надеется, что хьюго станет чужой, что красные снова заполонят разум, и ничего кроме неё и таблеток более не останется, что на теле снова появятся причудливые и любимые ею когда-то узоры - нет, не только от его пробирающих душу поцелуев, но и от бритвы. врезающиеся в ребра слова "лотта - шлюха", которая она писала систематически. в школе, в университете, в брейкбиллсе - каждый раз, когда забывала, сколько уже за ночь раздвинула ноги.
ноги у лотты слишком красивые, глаза - абсолютно пустые. лотта запуталась, остановилась и перестала идти.
хьюго стоит позади.
у неё внутри все высосано, все исторгнуто, все перевёрнуто и извернуто. искажена, извращена, разбита.
он такой же.
и "они" слишком щекочут её мочку уха. лотта медленно поворачивается, лотта себя проклинает, лотта думает, что орбиту покинула, крыша сдвинута, провода выдернуты. с рассудком коннект оборван, никого из них больше нет.
- шарлотта о'дэйр, - протягивает руку с длинными пальцами, вспоминает, как ими вцеплялась в края кровати, чувствуя его сзади, прикусывает губу, глаза не отводит.

хьюго не дает надежду, он обрывает ее своим присутствием, улыбками, словами-признаниями, что застревают где-то между ненастоящими и выдуманными правилами установленной ими же игры. боль поглощает каждый раз на вдохах-выдохах и не оставляет после себя ни одной надежды на уверенное существование. он уверен — у них обмен любезностями закончится матом без послевкусия лживых улыбок счастья.
хьюго почти уверен, что нужно было сразу уйти.
не обернуться.
забыть.
но он пожимает руку /чуть дольше, чем следовало бы/, большим пальцем скользя по ладони; смотрит в глаза.
— хьюго верданди. приятно познакомится с вами, профессор. — у сейчас у него уже голос другой, а не только фамилия, которую он поменял когда-то давно, после расставания с ней. у него сейчас всё другое. и жизнь другая.

нужно вовремя уходить - гудит у неё в голове, разрывая все остальные мысли кровавым оттенком. бурым покрываются чувства, warning неоновым освещает могилы. лотта таскается по миру как шлюха, ходит как шлюха, плачет как шлюха.
дорогая/элитная/непревзойденная. лотта берет эмоциями, не деньгами, требует внимания и только внимания, не принимает подарки, ненавидит отныне кольца, признания в любви игнорирует, неуёмных шлёт нахуй. скучает по одному. удивительно. по одному.
берет её в руку свою, она вздрагивает, как будто ударило током, двести двадцать вольт пробило намертво и ничего не оставило в напоминание, даже пепел. лота сгорела, сгорела, сгорела на костре, как ведьма, выплясывая в последние секунды жизни дикие танцы. бесы в душе топятся, бесы беснуются, бесы требуют, а лотта вздрагивает от имени нового тоже, проклинает его. слышишь, верданди, - даже в мыслях своих выделяет, акцентирует, почти уже ненавидит, хочет исказить своё лицо, вцепиться, ударить.
что стало с её любимым /любимым?/  мальчишкой? что он с ним сделал? убийца, монстр, чудовище, жуткий зверь - всё о нём, о нём, о нём.
- надеюсь, вы будете чувствовать себя на своём месте на факультете мышления, - у лотты не взгляд, а оружие, не губы - а плотная нитка - глядишь станет удавкой и передавит всё горло.

у него в голове аскетичная чернота, что, кажется, затапливает ошалелые зрачки, не позволяя им двигаться быстрее, чем скорость света, удерживая остатками слетающего сознания в душном настоящем. хочется добраться до свежего воздуха, лишь бы увериться в том, что реальность эта действительная, существующая.
он точно уверен, что распрощался с затягивающей простотой саморазрушения еще давно, но отзвуки прошлого проходятся по натянутым до абсурда мысленным просьбам держаться, утягивая его в отсеченное «до»: смысловое, поведенческое, клиническое.
— я вообще сомневаюсь в том, что смогу здесь хоть что-то чувствовать. — магию хьюго ненавидит сильнее, чем себя самого. хотя нет, себя всё же сильнее, но он старается на этом не заострять внимания. смотрит долгим взглядом, потом всё же отходит на несколько шагов.
ещё дальше. не поддаваться.

у неё солнце заходит за глаза, полный мрак. двигаться больше некуда, дышать нечем, бесперебойность системы полетела крахом, матерясь во весь голос, пробивая насквозь болью. что-то из груди вытекает образами черными, кровавыми, уже мертвыми - то ли гниль, то ли страх, то от паскудничество. в лотте этого столько уже, что в пору бы задохнуться повешенной. серной кислотой разъедаются лучшие, лучшее, лучшего. пустой звон доносится, тишина убивает. с ума сводит. снова сводит. к краю подводит, к чертям доводит.
лотте бы помолиться, перекреститься, но Бог её - её бог - никто и ничто вместе взятые. сама Бог, сам Бог, сами Бог. лотта давно не молится, давно книгу святую не трогает, хотя до сих пор каждую строчку помнит - клинками на коже вырезано, в сердце выжжено. пепелище кругом, трупы вздернуты - ничего нового, ничего старого.
война в голове, в сердце война.
с ума.
не сама.
- не будьте столь циничны, очаровательный, - хищно улыбается, сама прячется, сама считает количество шагов его назад, от неё. дальше. все дальше. воспринимает как за личное оскорбление, злится, чувствует, как кровь, серной кислотою становится, как заводит, ударить просит.
лотта - больная/изрезанная/неправильная.
лотта не.
не лотта.